«Цесаревича носили, будто он не был способен ходить» ПЬЕР ЖИЛЬЯР

«Моя преподавательская деятельность вскоре прервалась, потому что Алексей Николаевич, который с самого начала показался мне недомогающим, должен был лечь в постель. Когда мы приехали с моим коллегой, мы оба были поражены бледностью ребенка, а также тем, что его носили, как будто он не способен был ходить. Значит, недуг, которым он страдал, без сомнения, усилился…» В рамках проекта «Правмира» «Настоящий Николай» – глава из книги наставника царских детей Пьера Жильяра.
«Цесаревича носили, будто он не был способен ходить»

Царская семья проводила обыкновенно зиму в Царском Селе, красивом городке, дачном месте, километрах в 20-ти на юг от Петрограда. Он расположен на возвышенности, верхняя часть которой занята Большим дворцом, любимым местом пребывания Екатерины II. Неподалеку от него, в парке, прорезанном маленькими искусственными озерами, возвышается полускрытая деревьями постройка гораздо более скромная — Александровский дворец. Император Николай II сделал из него свою обычную резиденцию после трагических событий января 1905 года.

Император и Императрица жили в одном из дворцовых флигелей, внизу, а их дети в следующем этаже, над ними. В среднем корпусе помещались парадные покои, а противоположный флигель был занят некоторыми лицами свиты. В этих рамках, которые вполне отвечали ее скромным вкусам, жила Царская Семья.

Там в феврале 1906 года я увидел в первый раз Цесаревича Алексея Николаевича, которому было тогда полтора года. Вот при каких обстоятельствах это произошло. В этот день я по обыкновению прибыл в Александровский дворец, куда мои обязанности призывали меня несколько раз в неделю. Я уже готовился кончить свой урок с Ольгой Николаевной, когда вошла Императрица с Великим Князем Наследником на руках.

Императрица Александра Федоровна и цесаревич Алексей. 1906 г

Императрица Александра Федоровна и цесаревич Алексей. 1906 г

Она шла к нам с очевидным намерением показать мне сына, которого я еще не знал. На лице ее сияла радость матери, которая увидела наконец осуществление самой заветной своей мечты.

Чувствовалось, что она горда и счастлива красотой своего ребенка. И на самом деле, Цесаревич был в то время самым дивным ребенком, о каком только можно мечтать, со своими чудными белокурыми кудрями и большими серо-голубыми глазами, оттененными длинными загнутыми ресницами. У него был свежий и розовый цвет лица здорового ребенка, и когда он улыбался, на его круглых щечках вырисовывались две ямочки. Когда я подошел к нему, он посмотрел на меня серьезно и застенчиво и лишь с большим трудом решился протянуть мне свою маленькую ручку.

Во время этой первой встречи я несколько раз видел, как Императрица прижимала Цесаревича к себе нежным жестом матери, которая как будто всегда дрожит за жизнь своего ребенка; но у нее эта ласка и сопровождавший ее взгляд обнаруживали так ясно и так сильно скрытое беспокойство, что я был уже тогда поражен этим. Лишь много времени спустя мне пришлось понять его значение.

В последующие годы я все чаще имел случай видать Алексея Николаевича, который убегал от своего матроса и прибегал в классную своих сестер, куда за ним тотчас приходили. Иногда, однако, эти посещения внезапно прекращались, и в течение довольно долгого времени его не бывало видно. Каждый раз такие отсутствия вызывали у всех обитателей дворца глубоко подавленное настроение, и мои ученицы тщетно старались скрыть свою печаль. Когда я задавал им вопросы, они старались на них не отвечать и говорили уклончиво, что Алексей Николаевич недомогает. С другой стороны, я знал, что он подвержен болезни, о которой говорили иносказательно и сущность которой никто не в состоянии был мне объяснить.

Императрица Александра Феодоровна с кнажной Марией, Анастасией и царевичем Алексеем. 1909 г.

Императрица Александра Феодоровна с кнажной Марией, Анастасией и царевичем Алексеем. 1909 г.

Как я выше заметил, начиная с 1909 года я был освобожден от обязанностей наставника герцога Сергия Лейхтенбергского и мог больше времени посвящать Великим Княжнам. Я жил в Петербурге и пять раз в неделю приезжал в Царское Село. Хотя число моих уроков значительно увеличилось, успехи моих учениц были медленны, — тем более что Царская Семья совершала поездки в Крым на несколько месяцев. Я все более сожалел, что им не брали французской гувернантки, и, когда они возвращались, всегда замечал, что они многое забывали. Девица Тютчева,[1] их русская гувернантка, несмотря на свою большую преданность и прекрасное знание языков, не могла всюду поспеть. Чтобы заполнить этот пробел, Императрица просила меня сопровождать Царскую Семью, когда она покидала Царское Село на продолжительное время.

В первый раз я поехал в Крым при этих условиях осенью 1911 года. Я жил на маленькой даче в Ялте с моим коллегой г. Петровым, преподавателем русского языка, которого равным образом пригласили продолжать свое преподавание; каждый день мы ездили в Ливадию давать уроки.

Этот образ жизни нам очень нравился, потому что вне наших занятий мы были совершенно свободны и могли наслаждаться прекрасным климатом русской Ривьеры, не связанные церемониалом придворной жизни.

Весной следующего года Царская Семья снова провела несколько месяцев в Крыму. Нас поместили, г. Петрова и меня, в маленьком павильоне Ливадийского парка, мы обедали вместе с несколькими офицерами и придворными чиновниками; лишь свита и некоторые приезжие приглашались на завтрак к столу Царской Семьи; вечерние обеды происходили в интимном кругу.

Однако через несколько дней после нашего приезда, желая, как я впоследствии узнал, отметить особым знаком внимания уважение к тем, кому она доверяла воспитание своих детей, Императрица пригласила нас через гофмаршала к Императорскому столу.

Я был очень тронут чувством, внушившим этот жест, но эти трапезы были связаны для нас, особенно вначале, с довольно утомительною напряженностью, хотя придворный этикет в обычные дни не был слишком требователен.

Мои ученицы также, видимо, скучали за этими длинными завтраками, и мы с удовольствием встречались в классной, чтобы возобновить наше дневное чтение в условиях полной простоты. Я довольно мало видал Алексея Николаевича. Он почти всегда завтракал с Императрицею, которая всего чаще оставалась у себя.

Пьер Жильяр с княжнами Ольгой и Татьяной. Крым, 1911 год

Пьер Жильяр с княжнами Ольгой и Татьяной. Крым, 1911 год

Мы вернулись 10 июня в Царское Село, и немного спустя Царская Семья переехала в Петергоф, откуда она уезжала каждое лето, чтобы совершать обычное плавание на яхте «Штандарт» в финские шхеры.

В начале сентября 1912 года Царская Семья отправилась в Беловежскую Пущу,[2] где она пробыла две недели, потом в Спалу,[3] в Польшу, для более продолжительного пребывания. Туда я приехал в конце сентября, вместе с г. Петровым. Немного спустя после моего приезда Императрица изъявила мне желание, чтобы я начал занятия с Алексеем Николаевичем. Я дал ему первый урок 2 октября в присутствии его матери. Ребенок, которому было в то время восемь с половиной лет, не знал ни слова по-французски, и я наткнулся вначале на серьезные трудности. Моя преподавательская деятельность вскоре прервалась, потому что Алексей Николаевич, который с самого начала показался мне недомогающим, должен был лечь в постель. Когда мы приехали с моим коллегой, мы оба были поражены бледностью ребенка, а также тем, что его носили, как будто он не способен был ходить.[4] Значит, недуг, которым он страдал, без сомнения, усилился…

Несколько дней спустя стали шепотом говорить, что его состояние внушает живейшее беспокойство и что из Петербурга вызваны профессора Раухфус и Федоров. Жизнь, однако, продолжалась по-прежнему; одна охота следовала за другой, и приглашенных было больше, чем когда-либо… Однажды вечером, после обеда, Великие Княжны Мария и Анастасия Николаевны разыграли в столовой, в присутствии Их Величеств, свиты и нескольких приглашенных, две небольшие сцены из пьесы Мольера «Мещанин во дворянстве». Исполняя обязанности суфлера, я спрятался за ширмы, заменявшие кулисы. Немного наклонившись, я мог наблюдать в первом ряду зрителей Императрицу — оживленную и улыбающуюся в разговоре со своими соседями.

Когда представление кончилось, я вышел внутренней дверью в коридор перед комнатой Алексея Николаевича. До моего слуха ясно доносились его стоны. Внезапно я увидел перед собой Императрицу, которая приближалась бегом, придерживая в спешке обеими руками длинное платье, которое ей мешало. Я прижался к стене, и она прошла рядом со мной, не заметив меня. Лицо ее было взволновано и отражало острое беспокойство. Я вернулся в залу; там царило оживление, лакеи в ливреях обносили блюда с прохладительными угощениями; все смеялись, шутили, вечер был в разгаре. Через несколько минут Императрица вернулась; она снова надела свою маску и старалась улыбаться тем, кто толпился перед нею. Но я заметил, что Государь, продолжая разговаривать, занял такое место, откуда мог наблюдать за дверью, и я схватил на лету отчаянный взгляд, который Императрица ему бросила на пороге. Час спустя я вернулся к себе, еще глубоко взволнованный этой сценой, которая внезапно раскрыла предо мною драму этого двойного существования.

Хотя состояние больного еще ухудшилось, однако по внешности в образе жизни не было перемен. Только Императрица показывалась все меньше и меньше; но Государь, подавляя свое беспокойство, продолжал охотиться, и каждый вечер к обеду являлись обычные гости.

17 октября[5] прибыл наконец из Петербурга профессор Федоров. Я видел его на минуту вечером; у него был очень озабоченный вид. На следующий день были именины Алексея Николаевича. Этот день был отмечен только богослужением. Следуя примеру Их Величеств, все старались скрыть свою тревогу.

19 октября жар еще усилился: 38,7° утром, 39° вечером. Императрица вызвала профессора Федорова среди обеда. В воскресенье, 20 октября, положение еще ухудшилось. За завтраком было, однако, несколько приглашенных. Наконец на следующий день, когда температура дошла до 39,6° и сердце стало очень слабо, граф Фредерикс испросил разрешения Государя публиковать бюллетени о здоровье: первый бюллетень был в тот же вечер послан в Петербург.

Значит, потребовалось вмешательство министра Двора, чтобы решились открыто признать серьезность положения Цесаревича.

Почему Император и Императрица подвергали себя столь ужасному принуждению? Зачем, раз у них было только одно желание — быть подле своего больного ребенка, они заставляли себя показываться, с улыбкой на устах, среди своих гостей? Дело в том, что они не хотели, чтобы стало известно, какой болезнью страдает Великий Князь Наследник. Я понял, что эта болезнь в их глазах имела значение Государственной тайны.

Утром 22 октября температура у ребенка была 39,1°. Однако к полудню боли понемногу утихли, и доктора могли приступить к более полному обследованию больного, который до сих пор не позволял этого вследствие невыносимых страданий, которые он претерпевал.

В три часа дня был отслужен молебен в лесу; на нем присутствовало множество соседних крестьян.

С кануна этого дня стали служить по два раза в день молебны об исцелении Великого Князя Наследника. Так как в Спале не было храма, то с начала нашего пребывания в парке поставили палатку с маленькой походной церковью. Там теперь и утром и вечером служил священник.

Царевич Алексей с императором Николаем. 1910 год

Царевич Алексей с императором Николаем. 1910 год

Прошло еще несколько дней, в течение которых острая тревога сжимала все сердца. Наконец наступил кризис, и ребенок начал выздоравливать, но это выздоровление было медленное, и несмотря на все, чувствовалось, что беспокойство еще продолжается. Так как состояние больного требовало постоянного и очень опытного наблюдения, профессор Федоров выписал из Петербурга одного из своих молодых ассистентов, хирурга Владимира Деревенко,[6] который с этого времени остался состоять при ребенке.

В печати того времени много говорилось о болезни Цесаревича; по этому поводу ходили самые фантастические рассказы. Лично я узнал истину лишь позднее, из уст доктора Деревенко. Кризис был вызван падением Алексея Николаевича в Беловеже: выходя из маленькой лодки, он стукнулся левым бедром об ее край, и удар вызвал довольно обильное внутреннее кровоизлияние. Ребенок был уже на пути к выздоровлению, когда в Спале недостаточная осторожность внезапно осложнила его состояние. У него образовалась кровеносная опухоль в паху, которая угрожала перейти в тяжкое заражение крови.

1913 год

1913 год

16 ноября, когда опасность повторения стала менее угрожающей, ребенка перевезли с бесконечными предосторожностями из Спалы в Царское Село, где семья провела зиму.

Состояние здоровья Алексея Николаевича требовало постоянного и очень специального медицинского ухода. Болезнь в Спале вызвала временное омертвение нервов левой ноги, которая отчасти утратила свою чувствительность и оставалась согнутой — ребенок не мог ее вытянуть. Потребовалось лечение массажем и применение ортопедического аппарата, который постепенно вернул ногу в нормальное состояние. Нечего говорить, что при таких обстоятельствах я не мог помышлять о возобновлении занятий с Наследником Цесаревичем. Такое положение продолжилось до летних вакаций 1913 года.

Я имел обыкновение каждое лето возвращаться в Швейцарию; в этом году Императрица дала мне знать за несколько дней до моего отъезда, что она намерена по моем возвращении доверить мне обязанности наставника Алексея Николаевича. Это известие преисполнило меня одновременно радости и страха. Я был очень счастлив доверию, которое мне оказывали, но боялся ответственности, ложившейся на меня. Я чувствовал, однако, что не имею права уклониться от тяжелой задачи, которая мне предстояла, раз обстоятельства дозволяли мне, быть может, оказать непосредственное влияние, как бы оно ни было мало, на духовное развитие того, кому придется в свое время быть монархом одного из величайших государств Европы.

Пьер Жильяр. Император Николай II и его семья – М., 1991.

Глава II. Алексей Николаевич Поездки в Крым (осенью 1911 г. и весною 1912 г.) и в Спалу (осенью 1912 г.)


[1] Внучка известного поэта. — Прим. перев.

[2] Императорская охота в Гродненской губернии. Это единственное, кроме Кавказа, место, где встречаются зубры — европейские бизоны, сохранившиеся в огромных лесах.

[3] Древняя охота польских королей.

[4] Обычно ребенка носил боцман Деревенко, бывший матрос императорской яхты «Штандарт». Он был приставлен к нему несколько лет перед тем.

[5] Числа указаны как здесь, так и в других местах книги, по новому стилю.

[6] Он носил ту же фамилию, что и боцман Деревенко, о котором была выше речь; отсюда постоянные недоразумения.

Источник

 

Комментарии запрещены.