Когда получаешь известие о внезапной кончине давно знакомого, когда-то близкого друга, берет оторопь. Не можешь не верить и верить не можешь. Конечно, 70 лет, далеко не юноша. Но Валентину далеко было до угасания, жизнь переливалась в нем через край. Она переливалась в стихи, статьи, книги, замыслы, выступления, поездки, академические титулы, заботы о друзьях, попечения о детях… Помню, с каким ужасом написал он в Фейсбуке о несчастном случае с дочерью Машей. «Если Машенька умрет, я не переживу», — признавался он перед фейсбучным народом где-то в декабре. Надежды не было, Маша умерла. Потом вырвались стихи, они покоряли каким-то видимым преодолением горя, поэтически сильным перебарыванием скорби. И он, кажется, переборол ее, чтобы жить и жительствовать дальше, писать, ездить, спорить, куда-то спешить, затевать новые проекты, дарить улыбку, делать добро… Валентин был не просто добрым; добрых, милых, благожелательных много. И не совсем уж мало даже готовых как-то помочь. Но он был человеком особой изобретательной, талантливой, прямо рвущейся навстречу тебе доброты, каковой, признаться, я не встречал ни в одном из людей, с коими пересекался в жизни. И, наверное, каждый из близких и дальних его знакомых, а таких было тысячи, ощутили, что этот человек хочет чем-то тебя одарить, даже тогда, когда ты о том и не просишь. Не всегда, может быть, делом, только благим намерением, но, согласно пасхальному слову св.Иоанна Златоуста, Бог «и намерения целует».
Вот я, пишущий, обязан ему поездкой в Грузию 30 лет назад. Все было легко и замечательно им устроено: квартира, новые щедрые знакомства, даже визит в патриархию. Нестираемые в памяти грузинские каникулы. Всякая встреча с ним, а они после моего отъезда в Италию, стали нечастыми, непременно выливалась в какой-нибудь спонтанно рождающийся «проект добра»: то он предлагал мне выступать у себя на радио, то посетить его в деревенском доме где-то в милой русской глуши, то участвовать в Рождественских чтениях, то даже вступать в достойные академии, которых сам был членом. Он всегда нес в себе целый каскад предложений пожеланий, инициатив.
Но прежде всего он был христианином, не только в храмах по воскресеньям, но все полное рабочее время. Доброта — это одно из одно из простых, повседневных, непосредственных проявлений любви, ибо любовь как и вера, бесплотна и бесплодна без дел. Помню, в одну из последних встреч, в Москве или в Риме, он сказал мне, что написал книги о всех российских патриархах, современником которых он был, и я сразу почувствовал, что за этими жизнеописаниями стоит любовь, та, которая не ищет своего. И не хочет знать никаких сложных церковных проблем. Она смотрит только в ту точку, через которую проникает, сочится свет. Это можно заметить по всему, что было им написано, а наследие, им оставленное, обширно: книги, сотни и сотни статей, ну и, конечно, стихи. Он был труженик и, и насколько я его помню, всегда писал, торопился успеть к сроку, затевал несколько работ одновременно, не гнушался поденной литературной работой, часто с семьей бывал в нужде, из которой вырывался своими неутомимыми строчками.
Он родился, вырос, учился в Тбилиси, но последующая жизнь в Москве не заменила собой грузинской, и всякий, кто знал Валентина Никитина, не мог не надивиться этому столь нераздельному слиянию двух стихий, двух почв, двух наречий. Таков он был: московский грузин с его неповторимым акцентом, которому никакое русское ухо не может не улыбнуться, с темпераментной грузинской интонацией, даже какой-то южной логикой, и вместе с тем этнически, культурно до конца русский. Помню огромную его статью в каком-то раннем из выпусков Богословских трудов, изданных Московской Патриархией, «Слава и щит Руси» – о древнем Новгороде. Он, собственно, таким и был: щитом, обороняющим все, что любил, как и славой русской доброты, русской неуемности, отзывчивости и вселенскости, оставаясь при этом влюбленным рыцарем Грузии, всегда тоскующим по своей возлюбленной и замыслившим — по последнему стихотворению судя – в конце концов к ней вернуться.
Услышу я как в миг рожденья?
Зов родины и зов души!
Вернуться в Грузию пора мне…
Я слышу голос: поспеши.
Прот. Владимир Зелинский