Начальница женской тюрьмы рассказала о трудностях работы

Крутой маршрут полковника Умряшкиной

30.10.2017 

31 октября отмечают профессиональный праздник работники следственных изоляторов и тюрем. Ежедневно они добровольно отправляются за решетку, чтобы обеспечить ход судебного процесса, а потом и исполнение наказания. Их будни — постоянный стресс и риск. Ведь среди подопечных убийцы, насильники, педофилы, мошенники, воры, наркоманы. Многие — неоднократно судимые, с расшатанной психикой. И с этим спецконтингентом надо найти общий язык.

Спецкор «МК» встретилась с полковником внутренней службы в отставке Светланой Ивановной Умряшкиной, которая прошла путь от контролера до начальника женского следственного изолятора №6 в Печатниках, и узнала:

• почему ей в свое время была выделена охрана;

• как женщины-осужденные манипулировали детьми;

• с какой целью хронические алкоголики строчили письма Ельцину;

• как заключенные симулировали желтуху и чесотку;

• зачем подростки-«второходы» лили под дверь воду;

• и почему сотрудники не поощряли лесбийскую любовь.

Караульные вышки, бетонный «ящик» «сборки», грохот автозаков, вой сирены, прожекторы над «запреткой», сверки, переклички, вечный запах сырости… От мира за колючей проволокой хочется отстраниться.

— За какими такими «коврижками» туда можно отправиться добровольно?

— Я окончила школу с серебряной медалью, далеко не хотела уезжать от мамочки. В нашем городке Костополе Ровенской области как раз открыли медицинское училище. Туда и отправилась учиться, — рассказывает Светлана Ивановна. — Потом пыталась поступить в Киевский университет, у меня был красный диплом. Чтобы стать студенткой, достаточно было один экзамен сдать на «пять». Конкурс был огромный. Мне поставили по биологии «четверку», все остальные экзамены сдала успешно, но все равно не прошла по конкурсу. Стала работать медсестрой. Должности все были заняты, я работала на подмене: то в СЭС, то в поликлинике. Это была хорошая школа. А потом нашла свою судьбу. Владимир учился в школе по соседству. Мы поженились. Когда Владимир служил в армии в Борщеве, к ним в часть приехал земляк, который работал в уголовно-исполнительной системе в Москве. Стал ребят звать на работу в органы внутренних дел, наобещал золотые горы. Муж уехал в столицу, а через год и я отправилась к нему в Москву.

Медиком без прописки устроиться было невозможно. В медицинские вузы принимали только москвичей. Пришлось в 20 лет идти работать в Бутырскую тюрьму контролером, причем в дежурную смену. Мне выдали халат. Атмосфера была гнетущая, все вокруг выкрашено в коричневые, темно-синие и черные цвета, постоянно пахнет хлоркой и дихлофосом. А однажды один из душевнобольных подследственных-экспертизников, когда все из камеры вышли на прогулку, отсек меня и перегородил дорогу… Тут же подоспела помощь, но, придя домой, я весь вечер проревела. Муж потом забрал меня к себе в дежурную смену. Но слез в Бутырке я пролила еще немало.

Благо коллектив подобрался хороший. Тогда в Бутырке служили фронтовики — самоотверженные люди, прошедшие войну. Помню, одной из старших по корпусу была Котлова, крупная женщина с формами, которую все звали «мать тюрьмы» и страшно боялись. Потом ее сменила Нина Петровна Кузнецова. Она всегда кричала: «Эй вы, шалашовки, ну-ка быстренько построились». На нее подследственные за оскорбления написали жалобу. Была прокурорская проверка. Потом, открывая камеры, она говорила: «Голубки, построились». Мы ее спрашивали: «Почему голубки?» Нина Петровна объясняла: «Так все равно же живут под крышей…»

В смене я отработала почти 8 лет, стояла на всех постах. Помню, в одну из ночных смен приехал министр внутренних дел СССР Николай Щелоков. А я уже была в форме, младший сержант, рапортую: «Здравия желаю!..» Он удивился: «Как такие девочки в тюрьмах работают?»

Потом, так как я грамотно писала и имела разборчивый почерк, меня забрали оформлять на приеме документы. Я опрашивала подследственных, сверяла данные, указанные в их личных делах.

— Кого помните из известных фигурантов?

— В Бутырской тюрьме тогда находилось много торговых работников, которые проходили по делу «Внешпосылторга» — «Березки». Их подозревали в коррупции и хищениях. Параллельно шло дело меховщиков, по которому проходило много утонченных женщин, прекрасно образованных, с хорошими манерами. С ними не было никаких хлопот.

— Успели поработать и по своей основной специальности — фельдшером?

Был и такой опыт. В ночную смену оставался один врач и один фельдшер, а заключенных было много. Подследственные, как только попадали в СИЗО, сразу вспоминали обо всех своих болячках. Раньше много было суицидов. Мы оказывали первую помощь. Часто действия заключенных носили демонстративный характер.

А знаете, как они симулировали желтуху? Это ведь минимум 30 дней карантина. Их в это время не трогают, не возят в суды. Заключенным разрешено передавать в посылках сало. Когда полежит, оно желтеет. И вот умельцы отрезают от него ломоть, обвязывают его ниткой, глотают целиком, а другой конец цепляют за зуб, и ходят так несколько дней. Желчный пузырь закупоривался салом, и склеры — оболочки глаз — желтели.

Но мы знали обо всех этих ухищрениях. Например, как они симулировали чесотку, надеясь, что всю камеру отправят на карантин. Найдя скрепку, которую мог случайно обронить сотрудник, они затачивали кончик и ставили им точечки внизу живота, в паху или между пальцами. Причем знали, что чесотку вызывает клещ. Делали две обязательные точки — вход и выход клеща. Но мы ко всему этому были готовы.

— Не было желания все бросить и уйти?

— Я все время говорила мужу: «Давай уедем». Владимир также был уверен, что мы здесь ненадолго. Но потом он поступил в Академию МВД, за ним и я пошла учиться. Окончила академию с отличием. Муж стал заместителем начальника по оперативной работе. Я как близкий родственник уже не могла работать под его началом. Меня перевели в следственный изолятор №1, известный как «Матросская Тишина». Я стала инструктором по воспитательной работе с несовершеннолетними.

— Подростки, преступившие закон, как правило, очень жестокие. Как находили с ними общий язык?

— Там всякие были ребятишки. Например, был мальчишечка из многодетной семьи, который забирался в дома через форточку и вытаскивал из холодильника еду. Ему было 16 лет, а на вид — не больше 12, маленький, худенький, его никто толком в семье не кормил.

Я работала воспитателем, мы дежурили круглосуточно, на каждого было по сто человек. Мы ходили с подростками на прогулку, в кино, в баню, укладывали их спать. Конечно, они нам давали жару, особенно «второходы», которые считали себя уже достаточно матерыми. Уборку в камерах они проводили сами, а коридоры мыли женщины — осужденные из отряда хозобслуги. Одеты они были в платья и юбки. И вот подростки, изловчившись, отодвигали глазок и подсматривали, как они, наклонившись, моют пол. Только женщины-осужденные наведут частоту, как подростки из бачка, предназначенного для чая, выливают под дверь воду. А потом стучат, чтобы убрали. И такое «наводнение» устраивали несколько раз за смену. Конечно, приходилось строжиться. Но мне удавалось находить к малолеткам подход.

А изобретательность их не знала границ. Например, в камерах запрещено было держать домашних животных. Как-то на прогулке они подобрали кошку и мастерски ее выдрессировали. Как только в замке поворачивался ключ, подростки открывали дверь тумбочки, и усатая-полосатая мигом заскакивала туда.

«На принудительном лечении были художники, музыканты, модельеры и даже балерина»

— Вскоре вы стали начальником лечебно-трудового профилактория (ЛТП). Как решились на работу с хроническими алкоголиками?

— В СИЗО №1 меня избрали секретарем парторганизации. Участок у меня был уже поменьше, я работала с хозобслугой. В это время как раз начал строиться ЛТП №4, предназначенный для женщин. Раньше таких учреждений не было. Мне предложили там сначала должность замполита, а позже я возглавила лечебно-трудовой профилакторий.

Учреждение было рассчитано на 610 человек, а нам привезли 800. Пришлось на койки наваривать второй ярус. К нам попадали женщины на принудительное лечение по решению суда. У всех были приводы в милицию, в вытрезвитель, они лежали в больницах. А потом если запивали, на них писали заявление или их родственники, или участковые. Суд выносил определение, и мы их принимали.

Все они у нас работали. Надо сказать, что большинство были большими умелицами, настоящими трудягами. Быстро осваивали профессию швеи. У нас был свой пошивочный цех, наши подопечные шили детские вещи. Также действовал филиал фабрики «Большевичка». Женщины зарабатывали неплохие деньги, но все равно случалось, что сбегали. Мы их разыскивали по всей Московской области, обходили все злачные места, находили и возвращали в ЛТП.

На праздники мы неизменно проводили концерты. Да еще какие! У нас на принудительном лечении были художники, музыканты, модельеры и даже одна балерина. У нас был свой хор, талантливые пародисты.

Однажды позвонили из мужского ЛТП, предложили организовать совместный концерт. А перед этим к нам приезжал оркестр русских народных инструментов. Наши женщины сидели, зевали на их выступлении. А мужчин-алкоголиков встретили бурными овациями. Что там творилось! Выступали барды, артисты. Наши женщины до самых ворот бежали за автобусом, когда они уезжали в свое подразделение.

— Ваши подопечные не пытались ставить бражку?

— У нас насчет этого было строго. Камеры ведь большие, на 30 человек, все на виду, закутков нет. Это в Бутырке были умельцы, которые однажды смастерили самогонный аппарат, используя стержень от шариковой ручки.

— Встречались наркоманы?

— За всю мою службу в ЛТП, а он просуществовал около 5 лет, была только одна наркоманка. Это дама была из сексуальных меньшинств, как они сами говорят, «кобел». Однажды во время дежурства мне говорят: «Нина Афанасьева (фамилия и имя изменены) требует начальника». Я поднимаюсь на третий этаж, где у нас расположено лечебное отделение, куда первоначально помещают вновь поступивших женщин. Вижу — сидит на кровати в платке, завязанном пилоткой. Я еще удивилась: «Как у нас мог оказаться мужчина?» А это была Нина. В ту ночь она многое мне рассказала о своей жизни. Потом мы с ней не раз еще подолгу беседовали.

Когда она уже освободилась из ЛТП, мне ребята с КПП передавали, что ко мне несколько раз приходил некий мужчина в сером костюме. Я все гадала, кто бы это мог быть. Потом поняла, что это была Нина. Но я была то на совещании, то со строителями вела переговоры. Мы так и не встретились.

К тому времени уже было принято решение на базе ЛТП построить женский следственный изолятор. Помню, когда на автобусах вывозили в Вологду и Мордовию последний из шести отрядов, женщины сидели на своих мешках, я, проходя мимо, заметила: «Ну что, добились своего?» А многие из них не хотели лечиться, строчили письма Ельцину, чтобы закрыли ЛТП. Они меня хором начали убеждать, что не хотят уезжать.

— В 1994-м в Печатниках начал строиться СИЗО-6, и вы встали во главе «женской Бастилии», как тогда в простонародье называли следственный изолятор?

— Я строила этот изолятор, а потом проработала в нем 16 лет. Наш начальник Артемьев стал баллотироваться в Думу, написал заявление на пенсию, меня временно взяли заместителем начальника по режиму. Потом написали на меня представление, я стала первой женщиной — начальником следственного изолятора. Адвокаты и следователи потом признавались мне: «Думали, что увидим некую даму-гренадера с садистскими наклонностями. И тут вдруг появляется женщина в очках, похожая на преподавателя». Я ведь старалась во всем быть примером для своих подчиненных, на работу приходила всегда наглаженная, причесанная, с хорошим настроением.

Хотя все было непросто на первых парах. Сначала завезли хозобслугу, которая отмывала камеры. Потом к нам поступило 600 человек, я долго не была в отпуске, мне сказали: «Иди, отдохни». А я боялась, что мне могут привезти мамочек с детьми, которые содержались в первом изоляторе. Меня уверили, что их не будут трогать с места. И вдруг в отпуске я узнаю, что нам привозят мамочек с детьми. Стало не до отдыха. Срочно пришлось в обычные камеры встраивать кухни, чтобы можно было для малышей подогревать еду, помыть их и перепеленать. Стали завозить кроватки, коляски. Нашли спонсоров, которые передали нам памперсы, смеси, бутылочки.

Дети были от грудничков до 3 лет. Мы оборудовали для них прогулочный дворик с детской площадкой. Помню, как один мальчишечка вышел гулять с мамой. И, показывая на траву, спросил: «А что это такое?» Раньше они гуляли только в полностью забетонированном дворе.

— Женщины-заключенные — хорошие мамочки?

— Я часто вспоминаю одну из таких мам. Она была несовершеннолетняя, уже оставила одного ребенка в роддоме и снова собралась рожать. Мы ей говорили: «Ну зачем тебе сейчас ребенок?». Она уперлась: «Рожу, и все!» Малыш появился на свет, и их обоих забрали на этап, чтобы перевезти в колонию поближе к месту жительства матери, в Сибирь. В дороге нужно было провести около трех суток. А в вагонзаке с осужденной с ребенком обязательно должна быть сопровождающая. Потом эта медсестра приехала вся в слезах, говорит: «Буду увольняться». Оказывается, как только та мамочка вошла в вагон, тут же бросила ребенка на полку и сказала: «Он мне не нужен». И сопровождающая всю дорогу кормила и нянчила кроху. А горе-мать к малышу ни разу не подошла. Она думала, что, когда родит, ей сделают послабление и отпустят на свободу. Ребенка часто такие женщины рассматривают как предмет манипуляции.

Вспоминаю еще одну женщину, молдаванку. Она раньше сидела в Бутырской тюрьме, сымитировав «острый живот», сбежала из больницы. Оперативники ее ловили по всем вокзалам, нашли и привезли обратно. И потом она поступила к нам в ЛТП. У нее уже были двое детей, и она собралась рожать третьего. А мужа нет, только сожитель. И этот бедолага не только воспитывал двух ее родных детей, но также по разрешению суда забрал и третьего, совместного ребенка. Еще и ей постоянно носил передачи.

Подследственным, подсудимым и осужденным, кто ожидал конвоирования в колонии, мы старались по мере сил всячески помогать. Бывало, что у них пропадали детишки, долго не писали, мы начинали их разыскивать, звонили участковому. Или у кого-то остался незакрытым дом, когда их арестовали. Связывались с администрацией, чтобы закрыли, опечатали жилье. Кому-то даже оформляли пенсию. А когда не хватало продуктов, привозили со своих дач в изолятор кабачки, картошку, овощи. Потом уже сами разбили на территории следственного изолятора огороды и поставили теплицы. Поставляли на общий стол редиску, зелень. Также нам помогал храм, привозили нам огурцы и яблоки.

— Это с вашей подачи на территории СИЗО-6 появился храм в честь Святой Равноапостольной Марии Магдалины?

— По проекту он не был предусмотрен. Предполагалось, что будет оборудовано только помещение для отправления культовых обрядов. В Бутырке окормлял паству отец Николай (Матвиенко). Оказалось, что он родом из одной деревни с моей свекровью. Мы объединили усилия, и вскоре в одной из башен «шестерки» был заложен камень для будущего храма.

— Бытует мнение, что с заключенными женщинами больше хлопот, чем с мужчинами. Они капризничают, закатывают истерики, срываются на крик, дерутся между собой.

— Женщины эмоциональные. Помню, у нас подрались, не поделив полки в холодильнике, мамочки, у кого были маленькие дети. Одна из них — Валентина (имя изменено), которая проходила по делу «бомбистов». Их группа обвинялась в серии взрывов, в том числе и у приемной ФСБ. Ее родственник занимал высокий пост, и адвокат женщины появлялся у нас в изоляторе чуть ли не каждый день. То просил не обижать Валентину, то предлагал ей передать виноград. И очень сокрушался, что за драку мы ей объявили выговор.

Кстати, единственный раз за все годы работы в связи с делом «бомбистов» мне выделили охрану. У их организации была разветвленная сеть. Кто-то из анархистов позвонил и сказал: «Умряшкину надо ликвидировать». Я ездила на работу и с работы с охраной.

В основном же фигуранты известных дел вели себя достойно. Это касается и совладелицы «Чара-банка», и матери основателя холдинга «Хопер-Инвест», и женщины-эксперта из Эрмитажа, которую обвиняли в подделке картин.

У нас порой одновременно находились и мать с дочерью, и две сестры. Потом многие из осужденных писали нам письма, посылали телеграммы с поздравлениями. Мы хоть и находились по разные стороны решеток, но не были друг другу врагами.

— Как сотрудники относятся к «розовой», лесбийской любви?

— Мы этого не одобряем. Кому в общей камере приятно все это наблюдать? Не приветствуем мы и семейства, когда подследственные объединяются, вместе питаются. Как только узнаем об образовании таких групп, сразу расселяем. Ведь у каждой такой семьи есть лидер, а если в камере два-три таких семейства, они вскоре начинают между собой выяснять, кто главнее, начинается дележ, который нередко заканчивается дракой.

— Многие, попав на работу в тюрьмы и следственные изоляторы, сами вскоре начинают «тянуть по фене». Как не слиться с уголовной средой?

— Как только мне кто-то из женщин начинал что-то рассказывать на жаргоне, я ее останавливала: «Я тебя не понимаю. Ты можешь объяснить все нормальным языком?» Я всегда обращалась к заключенным по имени-отчеству и старалась не повышать голос. Они это очень ценили.

— Наверняка в тюремном зарешеченном мире было и что-то курьезное?

— Захожу как-то в камеру и, глядя на одну из подсудимых, начинаю смеяться. Нам спонсоры тогда перед Новым годом вместо гигиенических прокладок выдали тампоны. На носу праздник. Вот одна из женщин накрутила свои волосы на тампоны, как на бигуди.

Проходили у нас и концерты, на которых имела право присутствовать только хозобслуга. А однажды звонят нам из театра «Ромэн»: «Хотим спеть для женщин». Приехал их продюсер, казалось, мы все обговорили. И тут он просит: «Только выведите нам из камеры одну из женщин». Я объясняю, что не имею на это права. Он вроде согласился. Вскоре они приезжают всем кагалом. И, выйдя на сцену, снова просят привести к ним эту женщину, мол, она с ними просто посидит, поговорит, поест. Я сказала: «Этого не будет». Они в ответ: «Ну тогда и концерта не будет». Собрались и уехали.

— Сколько всего у вас было в подчинении человек?

— Около 600 сотрудников, на постах стояли только женщины. Мужчины же в основном работали в охране, в режиме.

— Вы кого-то увольняли?

— Случалось. Помню, пришел к нам из милиции дежурный помощник начальника следственного изолятора. Днем работал нормально, а вечером, как мне рассказали, напивался. А тогда можно было уволить, если экспертиза подтвердит наличие у человека алкоголя в крови. Я вечером сделала вид, что ушла, сама вернулась через черный ход. Он, видимо, что-то почувствовал и исчез. Я его долго искала, но он спрятался. В результате я взяла объяснительные записки у сотрудников и уволила его.

— Какой у вас стаж?

— Календарный — 45 лет, а если брать в расчет льготный, когда год идет за полтора — то получается стажа больше, чем мне лет! С 2010 года я на пенсии. Сейчас возглавляю Совет ветеранов УФСИН России по городу Москве. Но мне не перестает сниться мой шестой изолятор. Накануне праздника хотелось бы пожелать сотрудникам быть честными, беречь свое офицерское и сержантское звание. И не переставать учиться.

Лучшее в «МК» — в короткой вечерней рассылке: подпишитесь на наш канал в Telegram